2 ноября библиотекари, педагоги и читатели Воркуты приняли участие в телемосте очередного заседания дискуссионного клуба «Диалогос», Москва, который более 13 лет работает на базе Российской государственной детской библиотеки.   Тема была обозначена следующим образом: «Что мы хотим знать о войне и чего не хотим?» Поводом для разговора стала книга нашего земляка Эдуарда Веркина «Облачный полк». Эта повесть о Великой Отечественной войне, основанная, как заявлено автором, на реальных событиях, стала победителем второго сезона Всероссийского конкурса на лучшее литературное произведение для детей и юношества «Книгуру», причем это был выбор детского жюри. В обсуждении принимал участие автор повести Э. Веркин. Именно к нему и были обращены вопросы воркутинской аудитории, которая сочла повесть некорректной по отношению к главному действующему лицу – пионеру-герою Лёне Голикову. «Купиться» на «Облачный полк» может малочитающая публика, для которой эта повесть – первая на тему Великой войны. Зачин повести вполне читаем, образы героев, заявленные автором, вполне достоверны. Но этот зачин, что называется, белыми нитками пришит к основному телу повествования. Развития он так и не получил, несмотря на попытки автора свести воедино разновременные куски повести. Первое, что насторожило в этой книжке – гастрономическое изобилие, окружающее юных партизан: «сахар на леденцы…», «перловка, целый горшок каши…(которую повар постоянно варит «не так». – О. Х.)», «яичницу лопали…», «там племянница…она хлеб печёт, там и пожрём…», «после четырёх стаканов и пирогов(!!!)1 захотелось спать…» Просто какой-то продуктовый рай. Ведомо ли автору, что Бадаевские продовольственные склады были разбомблены в сентябре 1941 года? Что лютый голод стоял не только в самом Ленинграде, а и во всей области? Что ленинградцы откапывали головёшки на месте сгоревших складов и ели их, потому что они были сладкими – в них запёкся сахар? И ведь не такими «леденцами» угощает Э. Веркин неискушённого читателя, а чистым сахарком, выданным командиром «за заслуги», как на соцсоревновании: сбегал в сельпо, прикупил – и вся недолга… А его «литературный приём», когда юные партизаны меняют у немцев(!!!) ленд-лизовскую тушёнку(!!!) на патроны и гранаты, – бред, граничащий с надругательством. Сплошь и рядом в повести такие вот картинки: «Стали пить чай. Если честно, то мне уже очень этот чай надоел. Шиповниковый надоел, брусничный, смородиновый, из чаги, из одуванчиковых корней, ромашковый, кипрейный, зверобойный, из других разных трав… – Давай-ка пожрём немного. – Саныч неожиданно улыбнулся. – Захотелось что-то. У меня со вчерашнего дня в животе какая-то дрянь… А хорошая у Груши яичница была. У Груши мы уже второй раз останавливаемся. То есть, я второй, а Саныч и раньше, он ей вроде как какой-то дальний родственник. Тётка Груша яичницей славится, у нее две курицы до сих пор сохранились, не знаю, каким уж чудом, Глаша и Паша…» Не знаю, хорошо ли представляет себе автор повести, что такое Ленинградский фронт, что такое партизанские отряды Ленинградской области образца 1942 года – заявленного в повести временного отрезка. При чтении мысли мои невольно убегали к другим книгам о ленинградской беде других авторов, другим источникам и топонимам: Синявинские высоты, Невский пятачок, Дорога Жизни… Вся сущность моя, ещё на заре юности впитавшая трагедию страны из сотен книг о той Войне, потрясённая судьбой Ленинграда, при чтении повести «Облачный полк» кричала: «Не верю!..» Судите сами: «– Не переживай, – сказал Ковалец. – Там сейчас гораздо лучше (а это – зима 1942-го… – О. Х.) Кольцо так и не замкнули, дорога жизни действует (орфография автора. – О. Х.), воздушный мост организован. Эта зима самая лёгкая. И вообще к зиме блокаду снимут, это точно. А чего, на пирогах да перловке с леденцами можно и перезимовать!.. Эдакий пионерский лагерь, нарисованный Э. Веркиным, в котором дети-садисты решили поиграть в «войнушку», – автор часто и бессмысленно создает ситуации, живописующие детей с оружием в руках отморозками ничуть не лучше фашистов. – А тебе нравилось убивать? – Что? – Убивать, – повторил я, – немцев. Нравилось? Он всё-таки достал свою папиросу, задымил. – А нам нравилось. Вот мне. И ему тоже нравилось.   Вот они, плоды реформы образования – одни «забыли» историю, другие попросту не знают и знать не хотят. А ведь автор окончил исторический факультет Сыктывкарского университета! И успел позаниматься в Воркуте «педагогической деятельностью». Автора нисколько не извиняет указание на элемент фантастики в повествовании – он заключён не в поле неприкасаемости к исторической достоверности. Оснований для неприятия повести множество. Такие вот перлы сплошь и рядом рассыпаны на страницах книги: пудра и духи, в хорошем ассортименте даримые молодым партизаном девушке («она только из блокады…»), причём, девушка бесперебойно вяжет бойцам носки и варежки «из чистой шерсти…»; ёрнический юмор: «…художник… должен жалеть советского ребёнка, несмотря на то, что у нас тут вокруг одни фашисты…», «вон… припёрся с задания…(это о таком же партизане. – О. Х.)». «Патронов и так полно…(отчего же тогда их «на тушёнку выменивали»? – О. Х.)». Сверхнеправдоподобное построение сюжета: для «разложения врага» командир отряда отправляет двух сопляков с самогоном(!!!) в тыл к фашистам, и фашисты, довольные, даже заговорили на русском: «Навоз – хорошо! – хохотнул немец…» Да «немец» не только не знал, как на нашем языке звучит слово «навоз», он и хохотать не стал бы, добровольно отдавая(!!!) патроны партизанам. Одна автоматная очередь – и блицкриг оправдан, и «самогон с тушёнкой» задаром… Или вот это: «…стрелял так, чтобы пули достали машиниста… Это были, в основном, наши (обслуга паровоза. – О. Х.)» – и такая вот личностная грань автора, «неприкрытое сострадание» к соотечественникам. Не приведи господь, если русский машинист после диверсии партизан на железке живым в лес убежит, пусть и в вымышленном сюжете!.. Автор с успехом запутывает своих героев в историческом полотне дат, совмещая их реплики в одном диалоге: гады «…почти до Москвы добрались…(октябрь-ноябрь 1941-го, герой сокрушается отнюдь не о прошедшем, о настоящем. – О. Х.)» и тут же «…взять Сталинград…все настоящие фашисты там сейчас сосредоточены…»(Сталинградская битва началась в июле 42-го. – О. Х.) Следуя автору, битва за Москву было так себе сражение, без «настоящих фашистов». А задаваться вопросом, как блокадники очутились в партизанском отряде, вообще дело географов с бурной фантазией. Есть просто мелкие блохи в повести, их немало, они несущественные, но режущие слух: «… вода не такая уж тёплая. Слепни слетелись…» – да уж слепни слетаются, в аккурат, в самое пекло, когда вода и рада бы быть «не такой уж тёплой», да законы физики не велят. И на той войне быть уверенным, что «всё продумано…», мог только сумасшедший. А такого героя автор не заявлял. Я намеренно не касаюсь той части повести, где герои читают письма погибших и видят фотографии зверств фашистов. Более неуклюжего и прямолинейного давления на жалость не доводилось встречать в литературе вообще. Для полноты портрета автора приведу выдержку из интервью изданию «Зырянская жизнь», 2004, 10 октября, беседовал Андрей Влизков: «– Когда вы начали писать? Предпочитаете какой-то определенный жанр – те же «страшилки» – или предпочтений нет? – Пока мне больше нравится термин «сочинять». Всё-таки «писать» и «писатель» – мне кажется, что эти слова относятся к людям, уже сказавшим свое слово в литературе. Сочинять же я начал не очень давно, лет шесть назад. Особых предпочтений нет, то есть в принципе я могу работать в разных жанрах. «Страшилки» же – дань юношескому увлечению Стивеном Кингом, всегда хотелось сделать что-то подобное. В свое время я прочитал большое количество и наших, отечественных «страшилок», они мне не очень понравились, и я решил сочинить свою. – Как относитесь к тому, что страна оказалась завалена «литературной шелухой»? – Хорошо отношусь. В соответствии с каким-то там социокультурным законом, девяносто процентов всего, что делает человечество, как бы это сказать, дерьмо. Почему литература должна быть исключением? «Шелуха» – это нормально… В массовом сознании серьёзная литература – это литература скучная, занудная, бессюжетная, неудобочитаемая и про извращенцев. На любого, кто пытается писать интересно и доступно, «серьёзные» авторы смотрят с презрением. Пример тому – Виктор Пелевин, в которого из «серьёзных» не плюнул только ленивый. А народу нравицца!» Автор повести «Облачный полк» неприкрыто не уважает читателя, подсовывая ему безобразную лексику, достойную шпаны. И это повесть не о нуворишах, дивидендах и землях обетованных. Повесть заявлена как историческая. Общество, дозволяя детям с неокрепшим мировоззрением читать такого уровня «литературу», теряет в каждом из них гражданина. То, что я так досконально привожу примеры абсурда повести, а не радуюсь, что таковой нет в моей домашней библиотеке, говорит лишь об одном: возможно, кто-то из молодых захочет со мной поспорить. И спор свой обосновать – а это значит, прочесть о тех далёких событиях что-нибудь ещё, помимо «Облачного полка». Давний друг, поэт, издатель Валерия Салтанова (Ростов-на-Дону) по моей просьбе, дабы соблюсти объективность суждения, прочла это «произведение». Вот выдержка из её отзыва: «Поглядела в интернете Веркина. Не знаю, не знаю… Возможно, он пишет увлекательно, интересные сюжеты? В чём секрет его успеха? Ну, писал бы сценарии. Для прозы его письмо слишком небрежно. Набрано полуграмотно (это я о книге «Облачный полк»). Он в словесной руде не копается, над поиском одного-единственного слова не заморачивается. Берёт первое попавшееся. О синонимичности русского языка вообще понятия не имеет. Чего париться, действительно? «Был», «была», «были», «будем» – и так всё читателю понятно. Вот примеры из него же с сохранением безумного авторского синтаксиса (курсив мой): «Саныч куда-то удалился, его мама тоже, и тут из соседней комнаты выскочили сёстры, Лидка и Валька. Они запрыгнули на стулья и накинулись на пироги, на сахар, на варенье – на всё, одним словом.ПоказалсяСаныч, теперь он не шикнул на сестёр,показалим язык. Онипоказать язык не могли, только промычали что-то в ответ и глаза выпучили…» «Вовка вновь поднимается по берегу,собираетстворки жемчужниц. Кажется, онсобирается сделать из них ожерелье…» «Весело у него получается, злобно. Очень скоро я понимаю истоки вдохновения: на крыльце нас ужеподжидают. И скоро ругаютужеВовку…» «Саныч выбрал из сумки письмо, расправил, сталчитать.Вообще-то,читатьчужие письма не очень хорошо, я никогда нечитал…» Ни один мало-мальски приличный прозаик не позволит себе столь монотонно использовать однокоренные глаголы, как это делает Веркин. Понятно, что голова его полна идей. Но вот с воплощением туговато. Через мои руки в издательстве проходит десятки подобных посредственностей. Люди пишут для себя (ещё и получше пишут!) И не рвутся в писатели – издают свои книжки для узкого семейного круга, для друзей. Видать, в этом Веркине сидит хороший дизель. Моторчик Карлсона, который даёт ему возможность «летать»… Я уж не говорю о тугости слога, несочетаемости слов, полном отсутствии певучести, пластичности языка. Жёстко, сухо, всё на стыках, согласные с согласными. Зачем же тогда называться писателем, чем ты в таком случае отличаешься от соседа дяди Васи, который пишет примерно так же? Конечно, проза не поэзия, но и проза должна ЗВУЧАТЬ, а как же? Примеры – наши великие: Бунин, Куприн, Шолохов, Чехов и т. д. – список ой как велик. Но Веркина в нём явно нет…» Есть темы, которых нельзя касаться всуе. В литературе таковая – тема Великой Отечественной войны. Браться за эту тему, не перелопатив сотни томов мемуарной литературы, не поинтересовавшись мнением тех, кто ещё жив, кто видел ту Войну из окопов, землянок, разбомбленных жилищ, – верх неуважения к истории. И абсолютно нелишне в контексте подготовки романа или повести, с целью воссоздания исторического костюма, военной атрибутики, характерных особенностей эпохи и проч. просмотреть художественные фильмы, поставленные до развала Союза: подавляющее большинство современных кинопостановок наполнены теми же огрехами, что и многие литературные произведения – исторической недостоверностью, неубедительностью, доходящей подчас до откровенной халтуры. У дискуссионного клуба «Диалогос» позиция – рекомендовать «Облачный полк» к обязательному прочтению, с дальнейшими рекомендациями включить эту повесть в школьную программу… На вопрос, работал ли автор в архивах, музеях и т.п., он ответил: «Нет, просто сел и написал». Ему показалось, что Голиков мог быть таким, и события происходили так. «И подросткам нравится, и всё не грубо, а вполне нормально…» Ни на один из заданных аудиторий вопросов Э. Веркин не ответил, а вопросы были такие: как вы думаете, самому Лёне Голикову понравился бы образ, который вы создали? Встречались ли вы с участниками партизанского движения и если да, то что, из того что они вам рассказали, было описано в книге? Вы написали художественную книгу, обязательно ли показывать героя таким злым и жестоким, ведь он мог стать героем для подражания. Не боитесь ли вы, что ваша книга даст «добро» современному подростку на жестокость в борьбе за справедливость? Почему во всех ваших произведениях герои кажутся ущербными: то сморкаются и вытирают руки об одежду, грызут ногти, смачно сплевывают и т.д.? С какой целью вы создаете такие образы? Вы считаете, что современному подростку это ближе?Вы считаете, что литература – это ваше призвание? Герои повести с неким азартом уничтожают всякую память о войне и зверствах фашистов: письма, фотографии, фотоплёнки… Неплохо начатый зачин повести, где герой (наше время) находит на чердаке фотокамеру военных времен, не сработал – безжалостной рукой автора плёнка уничтожается. На заданный Э. Веркину вопрос, а не уничтожаете ли вы таким образом самоё память, последовал обескураживающий ответ: «Мы хотим всё забыть…» Одна из присутствующих на этой встрече девчушка-семиклассница, постоянная читательница детской библиотеки Воргашора, молчала во всё время обсуждения. И только после диспута озвучила причину своего молчания: «Дочитала, потому что учитель попросил. А так – грязно и мерзко…» Духовная пища тоже должна быть качественной. Язвы и опухоли души лечению не подлежат. Справедливости ради замечу, что в повести есть несколько удачных образных находок, таких, как эта: «… звезда цепляла за баню…» А ещё – имя главного героя – Саныч. На Руси по отчеству обращались в знак глубокого уважения, даже если это был десятилетний пацан, вынужденный стать кормильцем семьи. Без отчества нет Отечества. Это автор интуитивно сумел понять.

Источник