Распечатать О роли союза в развитии экономики страны, антимонопольном регулировании, необходимости Минэкономразвития и деофшоризации рассказал в интервью Александр Шохин, президент Российского союза промышленников и предпринимателей. — В этом году исполняется 25 лет Российскому союзу промышленников и предпринимателей. Какие шаги за это время были сделаны для улучшения диалога между бизнесом и властью? — Я надеюсь, вы со мной согласитесь, что за эти 25 лет Российский союз промышленников и предпринимателей зарекомендовал себя как ведущее бизнес-объединение, с которым власть считается и которому доверяет бизнес-сообщество. За этот год мы сформировали формализованный механизм взаимодействия с властью, в частности был сформирован механизм оценки регулирующего воздействия, это значит,что любые проекты нормативно-правовых актов, будь то законы или постановления правительства, проходят экспертизу бизнес-сообщества, и нам довольно много удалось сделать благодаря этому механизму, который, правда, всего 5-6 лет действует, но тем не менее очень большая часть проектов была скорректирована правительством, кое-что нам удалось остановить и кое-что улучшить. Кроме того, РСПП является представителем работодателей в российской трехсторонней комиссии по регулированию социально-трудовых и связанных с ним экономиках отношений. Я являюсь, как президент РСПП, координатором стороны работодателей. И, опять-таки, по закону многие проекты экономических законов и социально-трудовых законов, они проходят обязательную экспертизу российской трехсторонней комиссии и экспертизу работодателей. Мы также не можем не гордиться тем, что нам удалось продвинуть целый ряд законов, ну, в частности, и действующая достаточно привлекательная для бизнеса налоговая система была создана с участием бизнеса. Это случилось на рубеже 90-х и нулевых годов, когда существенно были снижены ставки налогов, и благодаря этому произошло и оживление экономики во многом. И, кроме того, увеличились поступления налогов в бюджет. Нам также удалось внести свою лепту — на мой взгляд, очень существенную лепту — в такие законы, как антимонопольное регулирование, причем несколько антимонопольных законов было принято пакетом – 4 пакета при активном участии РСПП. Мы несколько лет бились с правительством, с тем чтобы выработать эффективные механизмы деофшоризации и регулирования деятельности так называемых контролируемых иностранных компаний (КИК). Не все то, что хотелось, сделано, но тот вариант закона с поправками серьезными, которые были сделаны в последующем, работает и работает достаточно эффективно, хотя есть еще над чем работать. Мы также выработали целый ряд таких платформ, которые позволяют говорит о российском бизнесе как социально ответственном, ну, в частности, уже более 10 назад была принята социальная хартия российского бизнеса. Мы недавно вместе с нашими партнерами по бизнесу, другими бизнес-объединениями подписали антикоррупционную хартию российской бизнеса. В РСПП мы ведем реестры социальных и финансовых отчетов компаний. И, безусловно, мы можем говорит о том, что социальная ответственность бизнеса формируется во многом благодаря этим инструментам, которые мы предлагаем, внедряем и которые присоединяются к нашим компаниям. — Вы говорили про монопольное регулирование. Бизнесмены из РСПП выступают против реформирования ФАС в том виде, в каком это реформирование предлагается. На ваш взгляд, какой должна быть конкуренция, как ее надо развивать, для того чтобы она способствовала экономическому росту в стране? — Конкуренция должна быть, и не все здесь зависит от Федеральной антимонопольной службы. Я вот, как член Президентского совета по стратегическому развитию и приоритетным проектам, предлагал уже на двух заседаниях использовать в качестве ключевого показателя эффективность деятельности правительства в целом. Доля государственного сектора в экономике за 10 лет — кстати, это данные ФАС — увеличилась вдвое. Я считаю, что за ближайшие 10 лет можно ее снизить вдвое, и тогда конкуренция, безусловно, усилится и роль государственных корпораций, компаний, которые, к сожалению, имеют возможность не всегда использовать конкурентные механизмы, благодаря более легкому доступу к государству, к государственным ресурсами и так далее, тогда конкуренция, безусловно, усилится, но если говорить о компетенции ФАС, то я уже упоминал, что четыре антимонопольных пакета мы приняли как поправки, комплексные поправки к закону о конкуренции. Так вот, в последнем четвертом антимонопольном пакете было много из того, с чем мы были не согласны, но в то же время окончательная версия четвертого пакета нас вполне устраивает. Во-первых, потому что там введены такие механизмы, как механизм предупреждения. Прежде чем штрафовать, надо предупредить о нарушениях, в том числе о потенциальном нарушении. Сформирован президиум ФАС, и коллегиально многие решения принимаются, стало быть, они становятся более прозрачными. Исчезло такое понятие как реестр компаний, которые занимают доминирующее, более 35%, положение на рынке, и так далее. В то же время нам удалось изъять из этого закона пару положений, которые, на наш взгляд, были не проработаны, в частности это касается антимонопольного иммунитета на права интеллектуальной собственной, хотя мы считаем, что механизм принудительного лицензирования в ряде случаев может быть использован, но тем не менее нам надо хорошенько поработать над технологией применения такого механизма, как принудительное лицензирование, в частности в связи с угрозами безопасности, здоровью и так далее. Поэтому нельзя говорить о том, что мы не находим общего языка. Другое дело, что, вот, вовне выглядит так, что мы боремся с ФАС, а на самом деле, в результате многолетних таких усилий мы вырабатываем взаимоприемлемые формулировки и для регулятора ФАС, и для бизнеса. Поэтому, я думаю, и следующий пакет, думаю, в ближайшие пару лет, появится пятый антимонопольный пакет. Мы будем вырабатывать, так чтобы и государство, что называется, было уверено в эффективности антимонопольного регулирования и чтобы бизнес не чувствовал избыточного давления. Вот против чего мы выступаем, — это против наделения и ФАС полномочиями правоохранительных органов, иногда проскальзывают такие идеи, ну еще в большей степени мы обеспокоены возможностью наделения существующих правоохранительных органов — следственного комитета, ФСБ, Генпрокуратуры, МВД и так далее — полномочиями по регулированию антимонопольной деятельности. Мы считаем, что как раз ФАС вполне может справиться, даже не будучи наделенным такими следственными и иными правоохранительными полномочиями. Мы вообще считаем, что одна из главных задач государства как раз заключается в создании условий для справедливой конкуренции. Поэтому роль ФАС — кстати, и роль министерства экономики как координатора регуляторной политики — должна повышаться, а вот присутствие государства как предпринимателя в экономике снижаться. — Вы говорили про министерство экономики, когда-то вы тоже сидели в том кресле, что и Алексей Улюкаев. — Сейчас я не хотел бы, чтобы использовали это сравнение. Я работал министром экономики. — Работали, и вот поэтому исходя из вашего опыта, могут ли сейчас снизиться позиции Минэкономики, ослабиться? — К сожалению, роль министерства экономики в последнее время снизилась. В частности, министерство экономики фактически было исключено из формирования окончательной позиции правительства по налогам. Это ушло к министерству финансов, хотя Минэкономики по идее должно вмешиваться в этот процесс и раньше активно вмешивалось в этот процесс. Снизилась роль министерства экономики и в базовой функции, функции прогнозирования, социально-экономического прогнозирования. Сценарные условия развития экономики — это база для бюджета, но мы видели буквально в последние месяцы, что Минэкономики, но соглашалась с прогнозом, который предлагал Центральный банк и министерство финансов. Поэтому я бы сказал так: надо сейчас решать вопрос о повышении роли министерства экономики. Я надеюсь, что и премьер, и президент будут подыскивать новую кандидатуру министра, не просто перебирая персоны, а все-таки думая о функциях министерства экономики. Мне кажется, что было бы правильным, не пользуясь случаем растаскивать функции министерства по разным другим ведомствам, а такие идеи тоже есть, давайте отдадим Минфину прогноз, Минпрому — торговлю в полном объеме, включая интеграционные процессы в Евразийском экономическом союзе, но и тогда проблема закрывается: не надо искать нового министра. Не потому, что я когда-то был министром, а потому, что я считаю, что ниша у министерства экономики есть, она очень серьезная, и роль министерства должна быть более высокой. Более того, если министерство экономики будет таким более мощным координирующим ведомством, может быть, из правительства можно будет отдать такую функцию, как координация деятельности проектных офисов. — На ваш взгляд, в деле Алексея Улюкаева есть только антикоррупционная подоплека? — Вы знаете, хотелось бы думать, что ничего другого там нет, но в то же время, мне кажется, буквально на днях была в финансовом университете конференция «Ловушки новой нормальности», там выступал, но не решился сформулировать название одной ловушки, условно я ее называю «ловушка Улюкаева». Дело в том, что в законодательстве иногда четко не прописаны какие-то нормы. И, в частности, что такое госкомпания. Например, «Роснефть» — госкомпания, и учитывая то, что ею владеет не напрямую государство, а государство владеет через «Роснефтегаз», она уже и не полностью государственная. Дискуссия шла, по-моему, 9 месяцев, так считать или иначе. Из-за этого возникла коррупциногенность, может быть, этого решения. Потому что до сентября месяца многие министры, вице-премьеры считали, что «Роснефть» — это госкомпания, поэтому ей нельзя участвовать. В сентябре они изменили точку зрения и так далее. Ну и вроде по этой причине за положительное решение вопроса министерством экономического развития Алексей Улюкаев, как говорится, требовал компенсации. Так вот, если бы нормы закона были прописаны четко, то и не возникло бы этой ситуации еще на берегу — в январе этого года, когда президент заявил о новой волне большой приватизации. И мне кажется, что вот эта недосказанность в законе, многие бланковые нормы, которые дают право на интерпретацию, они создают такую коррупционную среду. И, мне кажется, это хороший повод задуматься и посмотреть внимательно на наши эти белые пятна и провалы в законодательстве, с тем, чтобы снизить коррупциногенность тех или иных решений. Формально эти коррупционные экспертизы существуют. Минюст на каждый проект закона дает заключение, не содержится никаких норм, которые ведут потенциально к коррупции, но, как видим, нужно все-таки смотреть более внимательнее, тщательнее. Я не думаю, что дело Улюкаева — это борьба силовиков с либералами и попытка разбалансировать распределение властных полномочий, после того как во власть пришло несколько либералов, в том числе в администрацию президента, хотя такого рода конспирологические теории существуют, но мне кажется, это скорее домыслы. — Как эта ситуация может отразиться на инвест-климате? — Президент, находясь в Лиме, в Перу, на саммите АТЭС, уже сказал, что антикоррупционные действия властей должны улучшать инвестиционный климат. Не могу не согласиться с президентом. Другое дело, что многие ждут, чтобы была прояснена картина и чтобы антикоррупционная составляющая стала единственным компонентом дела Улюкаева, чтобы не было возможности интерпретировать это как какую-то более сложную комбинацию, которая теоретически может ухудшить привлекательность российской экономики для инвесторов как для иностранных, так и для российских, которые могут повременить с теми или иными планами инвестирования в российскую экономику. — Нужно ли пересматривать механизм проведения приватизации? — Надо на самом деле активизировать приватизационные процессы. Всегда есть дилемма – сейчас и недорого продать или в будущем задорого, но мы в рамках этой парадигмы живем уже почти 10 лет после кризиса 2008-9-го года, и все ждем, когда ситуация улучшится, цены вырастут финансовые рынки оживут, ликвидность новая появится, и мы продадим, что называется, ну если не втридорого, то по достойной цене. В этой связи многие приватизационные процессы у нас буксуют. Попытка активизировать их в начале года была предпринята президентом, но, я думаю, предстоит еще много сделать, для того чтобы доказать, что это не просто были пожелания, а реальная политика, и, в частности, мы здесь все, безусловно, ждем, как будет приватизирован 19,5%-й пакет акций «Роснефти». Я думаю, при удачной сделке, при приватизации этого пакета можно будет вполне обоснованно говорить, что у нас приватизация идет в соответствии с намерениями президента, и не только из-за фискальных предложений, что в бюджете денег не хватает, но и из-за структурно институциональных соображений создания большей конкурентной среды, развития частного сектора и так далее. Конечно, хотелось, чтобы «Роснефть» нашла достойных покупателей и чтобы эти покупатели были стратегически заинтересованы в развитии компании, а не просто чтобы завершить сделку. Президент попросит крупных предпринимателей, что называется, скинуться, купить эти 19,5%, с тем чтобы потом уже разобраться, кто достойный собственник в качестве стратегического акционера «Роснефти». Подождем, скоро уже на эти вопросы будут даны ответы, но, мне кажется, есть что и скорректировать. В частности, недавно проходил форум действия «Общероссийского народного фронта», и там ставился вопрос, а не сильно ли ограничен круг продавцов государственной собственности, когда всего два государственных, по сути дела, института или полугосударственных занимаются продажей. Может быть, большее количество институтов допустить? В свое время правительство номинировало, по-моему, более 20 банков, большей частью иностранных банков, причем первой величины, в качестве организаторов приватизационного процесса, то есть решения все приняты, надо активнее их привлекать, эти глобальные институты. Во-вторых, показывать, что это действительно не закулисные какие-то схемы, оценки и продажи тем покупателям, которые заранее известны и так далее, действительно конкурентные и справедливые процедуры. Я думаю, многое зависит от наших иностранных партнеров, которые, конечно, хотят подзаработать на организации приватизационных сделок, на размещении акций, IPO и так далее, но, я думаю, мы в состоянии их сориентировать правильным образом. — Как вы уже сказали, одна из основных задач, которая стоит перед приватизацией, — это пополнение госбюджета. Вы заявляли о том, что новый трехлетний бюджет несет в себе риски скатывания в стагнацию. Почему? — Бюджет, действительно, сложный. Бюджет очень консервативный, даже тот факт, что правительство заложило 40 долларов за баррель цену нефти, которая явно ниже текущей цены, обычно наоборот было, мы чуть-чуть с запасом цену брали и решали проблемы прохождения бюджета в думе. Таким образом, всем вроде бы хватало, ну а потом уже разбирались с истинными доходами бюджета, у нас была подушка безопасности в виде Резервного фонда, сейчас такой подушки уже практически нет. Поэтому приходится быть большими консерваторами, чем, может быть, жизнь покажет. Кстати, это одна из причин, один из ключевых рисков, это то, что не все прогнозные цифры в бюджете, на мой взгляд, обоснованы. В частности, непонятно, откуда более высокие, чем тренд, показатели спроса, показатели инвестиций в основной капитал. Исходя из этого, конечно, есть риски того, что те цифры восстановительного роста, которые заложены на три года, они могут и не получиться, те приблизительно 2% роста ВВП, которые мы на 2019 год прогнозируем. Такого роста будет маловато, потому что нам нужны темпы не ниже среднемировых, нам нужно сохранить долю России в мировой экономике. Это не через сверхамбициозная задача, думаю, что это задача минимум, а для этого нам нужно 3%. При тех допущениях, которые есть, мы не выходим на 3% после 19-го года. Поэтому нужно думать о том, как при том, что бюджет вынуждено сокращает многие расходы, и в том числе те, которые поддерживают динамику тех же средних быстрорастущих компаний инновационного типа. В частности, у нас финансирование программ развития малого и среднего бизнеса подсокращается, фонд развития промышленности подсокращается и так далее. Это не значит, что откуда-то можем найти деньги и увеличить финансирование, надо искать другие инструменты. Возьмем, к примеру, фонд развития промышленности. Он дает деньги средним компаниям под инновационные экспортно ориентированные проекты, связанные с импортозамещением о локализации под 5% годовых. Это как раз тот процент, который позволяет рассчитывать на активизацию инвестиционного процесса, но денег в этом фонде 20 миллиардов рублей и на следующий бюджетный период еще меньше будет. Если подумать о финансовых инструментах, ну таких, например, как допуск на IPO на биржу этих средних компаний, для этого надо немного упростить процедуру выхода на биржу. Есть возможность за счет развития финансового рынка, инструментов финансового рынка, вот эти компании динамично развивающееся, и, к сожалению, за кредитованные уже, другим способом поддержать, в частности, если мандат фонда развития промышленности скорректировать и разрешить входить ему в капитал этих компаний, не только давать фактически кредиты, займы, то это тоже им поможет, как осуществлять экспертизу тех проектов, которые идут по программе проектного финансирования. Мы предложили такой инструмент, он работает очень хорошо в фонде развития промышленности. Экспертиза всех проектов осуществляется самим бизнесом, а не чиновниками. Мы создали объединенный инвестиционный комитет, в него вошли все бизнес-объединения. Вот та сотня проектов, которая прошла через фонд развития промышленности, все отмечают, начиная и от представителей бизнеса и кончая высокими лицами правительства, даже президент говорит о том, что это эффективный инструмент. Поэтому в бюджете есть очевидные вещи: жесткость,консервативность бюджета — она, может быть, неизбежна, но в то же время целый ряд инструментов, на мой взгляд, требует серьезной поддержки, ну и, в частности, мы не можем поддерживать то, от чего зависит будущий экономический рост. Нужно говорить безусловно, об инвестициях в человеческий капитал. Вот вы спрашивали об успехах РСПП. Один из самых больших в последнее время успехов и наших достижений то, что президент России признал нашу ответственность за развитие национальной системы квалификации. В 14-м году был создан национальный совет по профессиональным квалификациям при президенте. И Владимир Владимирович назначил меня в качестве президента РСПП председателем этого совета. Я, честно говоря, думаю, что нынешний трехлетний бюджет, несмотря на то что он, в отличие от бюджета прошлого года, трехлетним опять стал, в отличие от однолетнего прошлогоднего – нынешнего, но тем не менее по своей такой политической, если хотите, нагрузки, он однолетний. Нам придется, наверное, в бюджет 18-20-го года закладывать более серьезные основания, которые послужат базой для восстановления экономического роста на приемлемом уровне. В том числе потому, что это политически электоральный цикл. И нужно будет думать не только о трехлетке, но и о 6-летнем периоде, это новый президентский срок. Поэтому отсюда и программа Кудрина, и работа экспертов над тем, чтобы к маю следующего год подготовить программу. Поэтому мы относительно спокойно относимся к нынешнему бюджету, потому что мы понимаем, основные наши дискуссии чуть переносятся на будущее, на следующий год. — Почему в последнее время многие представители российского крупного бизнеса становятся нерезидентами? — Ранее, когда мы начали обсуждать закон о контролируемых иностранных кампаниях, о деофшоризации, мы предупреждали и Минфин, и правительство, и даже президента о том, что если мы не продумаем технологию работы по этому закону, то столкнемся с массовым уходом из российской налоговой юрисдикции. Первый вариант закона был принят таким образом, что такой отток в больших количествах был неизбежен, на наш взгляд, потому что технически он был трудноисполним. Через год после принятия этого закона мы сумели внести целый ряд поправок. Эти поправки были одобрены президентом России, это стало главным аргументом обсуждения об уходе из российской налоговой юрисдикции. Мы показывали на цифрах, что невозможно выполнить технически и почему многие компании будут вынуждены структурировать свой бизнес за пределами России, потому что его переструктурировать в российской налоговой юрисдикции — это дорого, надо какие-то бизнесы продать, создать новые компании и так далее. Нужны специальные механизмы, в том числе налоговые, для того чтобы облегчить такую переориентацию. Мы предлагали, чтобы холдинги было легко регистрировать, чтобы не возникало двойного налогообложения. Нам не удалось продвинуть эту идею. Традиционный аргумент, контраргумент Минфина – выпадающие доходы. — Вас не услышали? — На мой взгляд, нам надо было подлинней сделать переходный период. Удлиненный переходный период позволил бы провести работу над ошибками в вопросах структурирования бизнеса на российской налоговой территории. Возникают определенные вопросы, как нам их освободить от уголовного наказания, которое предусмотрено за налоговые нарушения, имея ввиду, что наперед амнистию объявить нельзя. Надо совершить сначала налоговое преступление, а потом ждать, когда тебя простят, в том числе и через амнистию, и та амнистия, которая проходила с продлением срока, она не все вопросы закрыла. — Мало кого заинтересовала? — Много технических проблем, которые непонятны многим предпринимателям, особенно средним, у которых не такие большие подразделения налоговых консультантов и так далее. Поэтому на всякий случай кто-то не вернулся в Россию, кто-то перешел в налоговую юрисдикцию, ну и необязательно офшорную, многие готовы платить налоги, но не быть под дамокловым мечом налогового преступления. Ввиду того, что они не понимают, как устроено, пусть даже налоги большие, если даже это не Карибы какие-то, в континентальной Европе налоги большие, ну уж точно тебя не накажут, а здесь многие ждут, когда прояснится картинка, когда по принципу «первый пошел, посмотрим, как он приземлится», то есть надо немного накопить опыта правоприменения. С другой стороны, есть действительно сложно структурированные компании, которые,вообще-то говоря, перевести в российскую юрисдикцию достаточно трудно. В частности, если IPO на Лондонской бирже осуществили, тем более Нью-Йоркской и так далее, то у с вас есть миноритарии, которые, вообще-то, шли на биржу покупали акции или производные бумаги, руководствуясь тем, что это английское право. Судиться они будут в высоком суде Лондона и по английскому праву. И трудно таким сложносочиненным структурам, где много иностранных партнеров, миноритарных акционеров менять юрисдикцию. Можно, вообще-то, потерять и физически акционеров каких-то и, самое главное, ликвидность можно потерять. Поэтому потребуется время, безусловно, и я думаю, что не надо воспринимать тот факт, что некоторые, в том числе известные члены РСПП, которые оказались неналоговыми резидентами российскими, ну это дело, так сказать, поправимое, требуется время. И самое главное, конечно, абсолютно в чем мы уверены, один раз докладывали президенту и правительству, нужна привлекательность по всем компонентам, не только ставкам налогов и так далее. И тут мы возвращаемся к там, я бы сказал, уже навязшим на зубах темам: независимые суды, которые быстро принимают решения, справедливые решения, власть без избыточного коррупционного административного давления и так далее. Кстати, одно из наших завоеваний — это то, что мы сумели, находясь в хорошем диалоге с правительством, принять закон о третейском арбитражном разбирательстве. Безусловно, от судебной системы очень многое зависит. И во-вторых, многое зависит от нормативно-правовой базы, международный финансовый центр в Москве, о необходимости создания которого так долго говорили, сейчас как бы этот проект немножко на второй план отошел. На самом деле, нормативно-правовая база у нас, и та же Московская биржа объединенная, и Центральный депозитарий, и целый ряд других механизмов, регулирующих финансовые рынки и деятельность участников фондового рынка, они отстроены не хуже, чем в любой из стран Организации экономического сотрудничества и развития.

Источник