Несанелис был экуменистом по жизни Дмитрий Несанелис любил похвастать, что всегда отмечал два Новых года. Один — в сентябре, по-иудейски. Другой — в ночь на 1 января, по-русски. Кроме того, он был большой знаток коми праздников и традиций. А также застольных обычаев и различных напитков. Сейчас в некрологах пишут, что Несанелис являлся известным ученым, автором 150 научных работ, общественным деятелем, инициатором каких-то загадочных форумов, комитетов и фондов. Все это, конечно, так. Но мне лично до лампочки, что он там написал или сделал. Для меня он был старым добрым приятелем… От Мейерхольда к «Агдаму» Теперь-то почти все умерли или уехали. А тогда, в 80-е годы, в Сыктывкаре еще встречались красивые, умные люди. Табунами ходили! Особенно — по коридорам истфака СГУ. В 1981 году меня, «хвостатого» первокурсника, притащили на заседание кафедры. Там я впервые и увидел Владимира Ивановича Коротаева. Молодого тогда еще, щупленького. Поначалу принял его за студента. Коротаев считался полуопальным преподом, сидел на краешке стула, держался неуверенно. Рядом с ним вальяжно восседал тоже молодой, но очень значительный «герр профессор». А на поверку — третьекурсник Дима. Помню, Несанелис в тот день сделал доклад, тема которого показалась мне неожиданной: «Экспериментальный театр Мейерхольда». Коротаев светился от радости, гордясь своим лучшим учеником. Остальные преподаватели иронично переглядывались. А меня мучило тяжкое похмелье. Я еще не знал, что вскоре и сам попаду в редкие ряды «коротаевцев». Владимира Ивановича насильно записали в мои научные руководители. Очевидно, в отместку за его легкое диссидентство… Тот день закончился по нисходящей: от Мейерхольда к портвейну. Впрочем, подозреваю, что для Несанелиса любая выпивка была лишь поводом для какого-нибудь нелепого разговора. Например, о глобальной семиотике. Держался он хорошо. Даже после второй бутылки «Агдама». Я раньше думал — евреи так не умеют. Моделист-натуралист Дима обладал красивым бархатным баритоном. Он говорил складно и обстоятельно даже в тех случаях, когда этого совсем не требовалось. Когда нормальные люди дико кричат и однообразно матерятся. В его речах всегда ощущалась некоторая избыточность, свойственная матерым интеллигентам. Помню, получив повестку из военкомата, Несанелис важно изрек: — Да, интересно… Мне поступило приглашение сходить в армию. И я его, пожалуй, приму… Отслужив, он снова появился в универе. Причем — без всяких признаков моральной и умственной деградации. На вопрос, каково быть евреем в стройбате, сержант Несанелис, поправив на носу очки, ответил все тем же академическим голосом: — Несмотря на определенные негативные моменты, в целом я получил полезный опыт. Армия — классическая модель саморегулируемого социума… Похоже, что и сама жизнь была для него лишь некой «моделью жизни». Любой, самый дикий и бессмысленный факт действительности Дмитрий воспринимал с энтузиазмом натуралиста-исследователя: «Надо же, как тут интересно у вас устроено!» Он накрывал собеседников цитатами. Ссылался на давно забытых мыслителей и неведомые монографии. Другому дали бы за это в лоб, но Дима в своих витийствах был настолько органичен, что не раздражал собутыльников. Наоборот, будил самые добрые чувства. После каждого разговора с ним я, например, испытывал некоторое смущение: «Да, глохнешь тут за работой… А ведь есть на свете люди, которых интересует что-то, кроме баб и «бабла»!» Большинство псевдогуманитариев, как я подозреваю, обычные шарлатаны или начетчики. Дима не был ни тем, ни другим. Несанелис не притворялся гуманитарием. Он им, скорее всего, родился. Особый, редкий вид — Homo scientia, человек научный… Стыки и рубежи  Есть исследователи, которые на протяжении всей своей научной карьеры долбят одну тему. Изучают, допустим, средневековые свистульки, жизнь на это кладут. Роют глубокую шахту, где их потом и схоронят: «Научный мир в трауре — умер выдающийся специалист по свистулькам»… Несанелис в принципе не мог быть «долбежником». Этого человека распирало природное любопытство. Экспансивность натуры и его изрядный авантюризм бросали Диму из стороны в сторону. Он начинал как «ординарный историк». Потом переключился на этнографию, социологию, семиотику. И даже культурной антропологией дело не кончилось. И вообще — ничем. Никакими конкретными, строго обозначенными рамками. Ибо его интересовали не сами эти науки, а их пограничные области, рубежи и стыки. Он исследовал границы лишь для того, чтобы показать — никаких границ вовсе не существует. Ни в науке, ни в культуре. Нигде. Границы существуют только в головах самих «пограничников» — людей скучных, унылых, а поэтому злобных и агрессивных. Они выдают себя за ученых, общественников, политиков. Некоторые — даже за религиозных деятелей. Звучит анекдотически, но Несанелиса всерьез упрекали в том, что он посещает синагогу. Будучи при этом крещеным по православному обряду. В то же время «пограничников» из другого лагеря настораживало, что Несанелис зачем-то ходит в православную церковь. Более того, Несанелис был противоречиво награжден и медалью еврейского «Натива», и медалью преподобного Сергия Радонежского. В первом случае — за фестиваль еврейской культуры. Во втором — за восстановление сельской православной церквушки. В этом видели какую-то особую иудейскую хитрость. Дескать, на всякий случай решил угодить и попам, и раввинам. Диму эта реакция искренне изумляла. По-моему, до конца своих дней он не верил, будто люди столь ограничены — готовы делить Божий мир на своих и чужих, «наших» и «не наших». Несанелиса можно назвать экуменистом. Но не в конфессиональном смысле. Он был экуменистом по жизни. И пытался всех примирить. — Ну и чего они «закусились»? — хохотал Дима, комментируя какой-нибудь очередной конфликт, схватку бульдогов под ковром. — Какие же они враги? Они ведь похожи, как булочки из соседних анекдотов! Культурный шок В последние годы Дмитрий подвизался на ниве «политических технологий» — это примерно то же самое, что быть «евреем в стройбате». И даже некоторые его успехи на этом поприще можно объяснить самым парадоксальным образом. «Герр профессор» вызывал у брутальных нефтяников и кислых чиновников состояние культурного шока. Для них — это как встреча с иной цивилизацией. Поэтому «генералы» безропотно, не вникая в смысл, выслушивали советы удивительного политтехнолога. Их гипнотизировал добрый близорукий взгляд Несанелиса и его странные слова о том, что «техническую нефтянку необходимо скрестить с культурной антропологией». Попав в советники к одному из олигархов, Дима часами убеждал его в необходимости «решительно поддержать демократические реформы». С таким же успехом он мог посоветовать мяснику вступить в вегетарианское общество. От изумления и неожиданности олигарх все это долго выслушивал. Но потом дал команду узнать — кто и с какой целью послал к нему «провокатора». Диму, разумеется, уволили, как увольняли и раньше. Но зла он ни на кого не держал. Наоборот, защищал своих бывших «партнеров». Особенно — опальных. И тут он проявлял явную политическую близорукость. Другими словами, гражданское мужество. Впрочем, не в мужестве дело. Просто Несанелис полагал, что ну никак не может быть преступником человек, с которым он, Дима, несколько раз пил кофе и о чем-то беседовал. Разве стал бы он пить кофе с каким-нибудь негодяем?! Этот аргумент казался ему убойным… — Порядочных людей — подавляющее большинство! — с апостольской убежденностью заявлял этот чудаковатый очкарик. — Они есть везде, даже в «Единой России». Могу сходу назвать несколько фамилий… И начинал перечислять имена, от которых давно уже всех тошнит. Кстати, любил он и прихвастнуть своими противоречивыми знакомствами — от американского посла до «умнейшего Вагита Юсуфовича». Но это говорилось так по-детски наивно, что не вызывало отвращения. Наверное, это и было главное заблуждение его жизни. Несанелис считал, что мир населен преимущественно честными, благородными существами. Только вот некоторые из них искренне ошибаются. Но достаточно внятно, хорошо объяснить, в чем, собственно, состоят их ошибки — и эти люди сразу изменятся! В этом заблуждении он и остался. В отличие от нас, грешных, знающих, что кругом одни сволочи и стяжатели. И что на земле торжествуют ложь, насилие и предательство. Но Дима ничего этого не знал. Вернее, не хотел знать. И поэтому, как мне кажется, был вполне счастлив. У него была замечательная, обезоруживающая улыбка — своеобразный привет из какого-то другого, тонкого, светлого мира. Мира, где нет границ, ненависти и злобы. Того самого, откуда он ненадолго пришел и куда совсем недавно вернулся.

Источник